[~Азиль~]

Сорок дней было в это воскресенье, но я все еще думаю про бабушку.

О бабушке и ее смерти

Это моя первая потеря, наверное, поэтому так тревожит. Я счастливый человек, что мои первые похороны случились в тридцать два.
Я как будто не успела ее оплакать, никак не могу.
Последние годы были ужасными. Два года назад у нее начали отказывать ноги. Она, привыкшая всю жизнь о себе заботиться самостоятельно, последние тридцать лет жившая одна, вдруг оказалась зависима. Она еще год билась, ходунки, палочки, мама приезжала пару раз в неделю, и еще - когда она падала. Потом ее пришлось забрать, ноги отказали, мама перевезла ее к себе. Но самым ужасным были не ноги, а как ей отказывала голова, а она не могла этого понять, отрицала яро, даже если ей предъявляли доказательства. Разговоры были безумными, она не запоминала даже предыдущую фразу, но очень просила с ней говорить. Я приезжала раз в неделю, меня хватало на три часа. Она все время плакала и хотела умереть. Она так громко и с такой болью просила об этом Господа, что в это трудно поверить. Говорила и нам молиться, чтобы скорее. Я как-то сказала, что у меня своя вера, тогда она сказала мне - ну молись своим богам. На это было жутко смотреть. На нее было жутко смотреть. Мы сами плакали и жалели, что нет эвтаназии.
В день ее смерти мама позвонила мне в девять утра в слезах, мол, бабушке плохо, приезжай. Раньше она так тоже звонила и последние пару раз это оказалась простуда. У меня в тот день была работа днем и вечером, я ее не отменяла, сказала, что приеду после дневной и до вечерней.
Мы говорили родственникам, что она умерла спокойно, закрыла глаза и все. Это то, что мне хотелось бы помнить, но я помню другое. С самого утра, по словам мамы, она едва дышала, у нее опух язык и она не смогла вставить зубы. Она не могла даже пошевелить головой сама, а дышала с рокочущим хрипом. Скорая была у нее с утра, но бабушка нашла в себе силы решительно отказаться от госпитализации, повторить это шесть раз, и даже каким-то чудом поставить подписи на бумагах. Потом стало совсем плохо. Когда я приехала, она едва могла говорить, но просила говорить с ней, как всегда. Опять поминала папу, это самое больное за последние два года - развод родителей. Я говорила, а она пыталась отвечать. Я поняла, что пока я говорю, она не успокоится, села к ней, сказала ей просто лежать, и она прикрыла глаза, как будто дремала. Мама побежала в аптеку за тем, что назначили врачи скорой. Потом мы пытались дать ей огромный антибиотик, она не могла проглотить. Пытались ингаляцию. Она никак не могла, переживала. И в какой-то момент перестала пытаться. Как только я поняла, что она не дышит, я вызвала скорую, потому что мама свалилась в ужасную истерику. Скорая приехала через 10 минут, но все равно поздно. Но может и к лучшему, не слишком-то она хотела быть спасенной. Дальше ужасно, пришлось звонить дяде Вове на дачу, у него слабое сердце, несколько инфарктов, я так боялась... и брату пришлось звонить. Мне понадобилось секунд тридцать, когда я наконец смогла выдавить из себя "она умерла". Пришел участковый, потом похоронный агент. Были люди, но никто только ничего не делал, разве что тетя Наташа, мамина подруга, помогла подвязать челюсть и закрыть глаза. Когда тело забрали, мы выбросили все из комнаты.
Бесконечные поминки... очень много родственников, которые не горюют. Сидят, обсуждают дела, едят и требуют десерта. Не то, чтобы я хотела массовых рыданий, но мне было немного горько, как будто люди только пожрать пришли. Я бы хотела послушать воспоминания.

Она застала войну. Старшая в огромной семье, самая младшая сестра была младенцем, когда она уехали в эвакуацию. мать пыталась работать и достать еду, поэтому маленькая сестра была на бабушке. А ей самой было двенадцать. У нее не было обуви, только старые сандалии, что держались на тряпочке, поэтому она не смогла зимой ходить в школу в соседнее село. А еще, когда она шла туда, а идти было километров пять, у кромки леса выли волки. Немцы подошли к их деревне вплотную, сожгли станцию и соседние две. Они прятались в подполе, плакали от звука самолетов и очень боялись. Я надеюсь, что никогда не узнаю такого страха. Но немцев отбросили, фронт отступил и они бежали в Москву обратно. Документы на возвращение из эвакуации уже постфактум оформляли. Их пропустили - дети. Матери пришлось хуже, ее задержали, но потом отец принес документы и ее отпустили. Но карточки оформили только через полгода. Голодали так, что пытались есть пыль в надежде на крошки. Бабушка никогда не выбрасывала еду, пыталась есть даже испорченную, а если выбрасывала хлеб, то целовала его. Все деньги она всегда отдавала семье. Стипендию, зарплату потом, пока не стала жить одна.
Она училась в раздельной школе, мальчиков не было, и они очень боялись их. У нее была любовь, но она стеснялась приводить мальчиков в огромную бедную семью, ютившуюся вдесятером в одной комнате в коммуналке. Говорили, у нее был мальчик, безумно ее любивший, но он был женат. И повесился. Она вышла замуж только в тридцать четыре, за еврея с которым познакомилась в поездке на курорт. Семья была против сначала, но дедушка Вадим не пил, в отличие от остальных мужей ее сестер, бал кандидатом наук... семья приняла в конце концов. В тридцать пять появилась мама. Но бабушка не занималась ею почти, работала на закрытом секретном предприятии, даже семья не знала где. Маму пыталась контролировать, заставляла выписывать оценки в табель на стене, никуда не отпускала. Из-за этого мама в восемнадцать сбежала, в девятнадцать вышла замуж, в двадцать родила первого. Бабушка была тихая, скромная, но очень строгая. Всю жизнь просидела на одном кресле, получая достойную зарплату. Откладывала ее на нас, маму, счастливую старость. У нее были скоплены огромные деньги, но дефолт и финансовый крах сожрали их. На каждого из нас был вклад на несколько тысяч рублей (по тем деньгам). Мы получили свои копейки компенсации. Она плакала. Верила во власть и светлое будущее все равно. Как можно сохранить веру после такого? Ну, надо было во что-то верить.
Она была ярой коммунисткой всю жизнь, и атеисткой, но к старости стала немного верующей. Ходила в церковь только на Пасху, хоть церковь и напротив дома. Куличи освящала и яйца, и брала воду. Я подарила ей свой молитвослов из лагеря и она читала оттуда молитвы иногда.
Из-за работы на закрытом предприятии, когда не могла никуда ездить - допуск. Уже когда ей было восемьдесят мама свозила ее в Египет - чтобы хоть раз показать другую страну. Но бабушка этого хуже не помнила потом, перед смертью. У нее последние десять лет стерлись уже, она все спрашивала на каком я курсе.
Бабушка была ярой походницей. На первый свой кон (второй), я брала ее рюкзак. У нее был спальник, ватный, тяжелый, брезентовая палатка. Она ходила и в горы, и на длинные переходы. Один раз ей не захотелось тащить спальник, решила взять просто легкое одеялко. Замерзла вусмерть, не знала, что и делать. Больше так не ошибалась. Все поражалась современным рюкзакам палаткам и спальникам. В любой отпуск она ходила в поход или ехала в Крым или Сочи. Последние дни я всегда старалась ей рассказывать о путешествиях, это она любила слушать. Сокрушалась, что не могла посмотреть весь мир, но по крайней мере посмотрела СССР. Я надеюсь, теперь она его увидит. Если есть какое-то "теперь".
Она очень переживала, что эпоха сменилась и она ничего не понимает. Техника не давалась ей, проектировавшей самолеты на бумаге.
Сейчас в ее квартире живет брат. Они с женой делают ремонт, нашли ее тетрадку рецептов. Я собираюсь сделать на праздник сухарики, которые она пекла, пока еще могла. С изюмом и орехами. У меня есть видео, как она их делает.



Кажется, я наконец смогла немного проститься и поплакать.

Comments

[Golden Sphinx]

я все еще думаю про бабушку

Это не так быстро. Моей бабушки третий десяток лет нет, а я все равно очень часто про нее думаю и очень скучаю.
Прочитала с большим интересом, спасибо. Интересный человек твоя бабушка! Хотя в том поколении неинтересных людей, наверное, не было. Сухарики заинтересовали, очень порадуюсь, если выложишь рецепт.

Соболезную твоей потере.

[Ветер Туманного Леса]

*обнимает
Спасибо за рассказ.